Архив рубрики: Психология

1. Мозг думает
телом

Вот, к примеру, вздумалось вам почитать античного поэта
Катулла*. Ваши глаза
пробегают по строчкам:

По морям промчался Аттис на летучем, легком челне,
Поспешил проворным бегом в ту ли глушь фригийских лесов,
В те ли дебри рощ дремучих, ко святым богини местам.
Подстрекаем буйной страстью, накатившей яростью пьян,
Оскопил он острым камнем молодое тело свое.

На этой последней фразе читатель мужского пола почувствует,
вероятно, неприятный холодок в нижней части тела («где бодрый серп
гулял», как по другому случаю высказался другой поэт, Федор Тютчев).
Смотрите, что это означает на языке нейробиологии: пока вы читали фразу, ваш
мозг занимался распознаванием слов. В нем, в мозгу, есть особые зоны,
специализирующиеся на понимании языка. Однако неприятный холодок, ощутимый
почти физически в момент прочтения заветного слова, говорит нам о том, что тут
в дело зачем-то включились совсем другие области мозга — те, что заведуют
обработкой сигналов от периферических частей тела.
Вопрос: это так случайно получилось в процессе восприятия
художественного текста или здесь кроется какой-то важный аспект работы
мозга?

Даже если наш читатель полагает, что вопрос этот дурацкий,
нейробиологи так не думают. Более того, они уже довольно давно изучают
указанный феномен. Еще в начале 2000-х
было установлено, что когда человек слышит глаголы «бежать»,
«бить» и «целовать» — наблюдается приток крови к областям мозга,
контролирующим, соответственно, ноги, руки и губы. В свете мысленного
эксперимента с текстом Катулла, поставленного нами в начале этого раздела,
такие результаты вовсе не кажутся удивительными. Главный вопрос вот в чем: так
ли уж необходима эта активность моторной и сенсорной коры для понимания того,
что мозг только что услышал или прочитал? Возможно, это просто побочный эффект:
сперва части мозга, специализирующиеся на языке, понимают сказанное, а уж затем
другие части испытывают легкое возбуждение, хотя никто их об этом и не
просит?

Альтернативная точка зрения состоит в том, что это явление —
неотъемлемая часть понимания языка. В ее пользу говорит
тот факт, что моторные области реагируют на глаголы, означающие
действие, очень быстро, всего через 80 миллисекунд, заведомо быстрее, чем
происходит понимание слова. Эта точка зрения набирает популярность, но
финальный вердикт пока не вынесен.

Именно эту гипотезу и пытались обосновать нейробиологи из
Высшей школы экономики в Москве, в том числе Юрий Штыров и
Андрей Мячиков. Этой теме посвящена их
недавняя научная работа, опубликованная в журнале
Neuropsychologia.

Чтобы выбрать одно из двух объяснений, надо сделать вот что:
каким-то образом помешать моторной коре участвовать в работе над пониманием
текста. Если понимание ухудшится или замедлится, значит, мозгу для этого
действительно необходимо задействовать самые разные участки, а не только
пресловутые языковые центры в левом полушарии. А если нет, то нет.

«Мешать мозгу» в наше время принято с помощью
транскраниальной магнитной стимуляции: импульс магнитного поля временно
отключает определенные участки коры. Это не более вредно, чем МРТ, а потому 28
добровольцев для опытов найти оказалось несложно. Именно им и предложили две
задачи. В первой надо было быстро (с помощью нажатия кнопки) определить, имеет
ли появившееся на экране слово какой-то смысл. Например: «рисуешь» — жмем
правую кнопку, «шмакишь» — жмем левую. Вторая задача чуть посложнее, поскольку
требовала не просто понять, что слово осмысленно, но и разобраться, что оно
значит. Испытуемые должны были отличить конкретные действия от абстрактных, к
примеру: «пишешь» — конкретное действие, «веруешь» или «простишь» —
абстрактные.  

А пока испытуемые решали задачки (вернее, в течение 200
миллисекунд после появления слова перед их глазами) — магнитный импульс
устремлялся сквозь их черепные коробки к моторной коре, к той ее части, что
управляет движениями правой руки. Вы ведь наверняка заметили, что и «рисуешь»,
и «пишешь» — действия, производимые рукой?

Если читателю интересны экспериментальные тонкости, оговорки
и поправки, отправляем его к статье по ссылке, не такая уж она и сложная,
особенно если вы нейробиолог по диплому. Остальным же сообщаем результат: да,
эффект действительно наблюдался. То есть на способность отличать осмысленные
слова от бессмысленных магнитный удар по моторной коре никак не влиял. А вот в
выборе между абстрактным и конкретным действием (когда необходимо было понять
смысл слова) различие было очевидным: при угнетении моторной коры конкретные
глаголы «рисуешь» и «пишешь» распознавались медленнее, а абстрактные «веруешь»
и «простишь» — напротив, быстрее. Итак, моторная кора нам нужна не только для
того, чтобы без толку руками махать или рисовать каляки-маляки, но и для
понимания языка.

У внимательного читателя не может не возникнуть вопрос. Ну
хорошо, «рисуешь» — это простой понятный глагол, взял карандаш в руку и рисуй.
Но ведь его можно употребить и в другом значении, например: «В своей речи ты
рисуешь светлые перспективы» — никакая рука тут явно не участвует. Или, к
примеру: «Ты вчера так нажрался — ни петь, ни рисовать». Нужна ли моторная кора
для понимания вот таких фигуральных оборотов речи?

Не все сразу, о торопливый читатель. Над этим ученые из
Высшей школы экономики работают прямо сейчас, а результаты собираются доложить
на конференции в
Сан-Франциско в конце марта. Если верить опубликованным тезисам их
сообщения (а тезисы — это полстраницы текста безо всяких подробностей), в
«фигуральных выражениях» следует различать метафору и идиому. Например,
«бросить камень» — буквальное значение. «Бросить курить» — метафорическое
употребление, где вместо «бросить» можно употребить глагол «перестать» или
«завязать». «Бросить тень» — идиома: ее невозможно разложить на отдельные слова
и понимать их в отрыве друг от друга. Вроде бы получается, что для понимания
метафоры моторная кора не нужна. А вот идиомы в этом смысле ведут себя
совершенно как буквальные значения глаголов…

…Но тссс. Авторы исследования убедительно просили нас не
вдаваться в подробности этой работы. Упомянуть о ней нас побудил лишь тот факт,
что не слишком часто высококачественный научный результат публикуется учеными
из родной страны. Штыров, Мячиков и их коллеги (хоть они и работают не только в
Москве, но и в датском Орхусе, и в английском Ньюкасле) — как раз те самые
люди, к которым можно в самом буквальном смысле отнести выражение «российская
наука». И раз уж 8 февраля мы
празднуем День этой самой российской науки, это отличный повод
поздравить соотечественников и рассказать об их достижениях — надеюсь, ничего
не переврав и не запутав.

А поскольку два следующих раздела к российской науке уже не
относятся, мы изложим их гораздо короче и конспективнее.

2. Мозг знает, чего он не знает

«Эн эда оти уден эда», — якобы сказал Сократ (то есть,
возможно, это вообще придумал Платон, и уж наверняка фразу переврал тот, кто
перевел ее обратно с латыни на греческий). Мне кажется, Сократ такого не
говорил, потому что «Я знаю, что ничего не знаю» — это какое-то пустословие, а
он все-таки был мудрец. Другое дело — точно знать, что именно ты знаешь и чего
не знаешь: такое внушает уважение. А для этого неплохо бы иметь в голове
какой-то реестр собственных знаний, храня его отдельно от знаний как
таковых.

У нас в головах такой реестр точно существует. Доказать это
проще простого: иначе не было бы этих мучений при виде знакомого лица актера,
которого вы точно знаете, но хоть убей не помните, как его зовут и где он
снимался. Мозг точно уверен, что этот актер в памяти есть. Однако найти
соответствующую запись почему-то сразу не получается. Есть и обратный эффект,
«дежавю»: это когда мозгу почему-то кажется, что ситуация знакомая, а на самом
деле ничего такого с ним раньше не было, а просто показалось.

Нейробиологи говорят об этом так: кроме собственно памяти, в
мозгу также имеется «метапамять» — это как раз память о том, что мы помним (или
должны помнить), а что нет. Но вот чего нейробиологи до последнего времени не
знали, так это где именно в мозгу содержится эта бесценная картотека. Японские
исследователи выяснили это только сейчас.

Опыты они ставили не на людях, а на макаках. Мартышкам
предлагали серию картинок, а затем через некоторое время предъявляли картинку
для опознания. К ним было всего два вопроса: «Видела ли ты, о обезьяна, эту
картинку раньше? Насколько ты уверена в том, что ее не видела (или видела)?»
Разумеется, макак спрашивали не словами, а тем способом, каким обычно общаются
с макаками: при правильных реакциях они получали награду, а за ошибки
приходилось расплачиваться. Тем временем обезьяний мозг рассматривали с помощью
МРТ.

И вот она, метапамять: два ярких очага в префронтальной
коре. Один, похоже, отвечает за память о недавних событиях, другой — об
отдаленных. А затем (как удачно, что опыт ставили на животных, а не на людях!)
макакам отключили соответствующие центры мозга и снова заставили делать ставки
на то, точно ли они уже видели показанную картинку, или им показалось.
Результаты ухудшились значительно. При этом — в чем в отдельном опыте убедились
исследователи — сама память о просмотренных картинках никуда не делась. Просто
обезьяне гораздо сложнее было уверенно сказать о незнакомой картинке, что она и
впрямь никогда ее не видела.

Эта работа — маленький шаг к пониманию механизмов памяти.
Когда эти механизмы будут разгаданы, наши потомки уже никогда не окажутся в
жуткой ситуации, когда вроде бы идет навстречу знакомый мужик, но, может, он и
не знакомый, а просто примерещилось. Тогда люди станут счастливее и
гармоничнее.

3. Мозг спит, чтобы забыться

Некоторым, в особенности молодым людям, нередко кажется, что
спать — только зря терять время. Пока мы бодрствуем, мы узнаем много нового,
накапливаем впечатления, иногда даже чему-то учимся. А потом раз! — и вырванные
из жизни восемь часов черноты. И бывает так, что проснулся, а кое-что из
вчерашнего и не помнишь, хоть
убей. Недавние статьи исследователей
из университета Джонс Хопкинс в США показывают, что на самом деле примерно ради
этого мы и спим.

Днем, когда происходит главная движуха, мозг обрабатывает
впечатления, запоминает их и делает выводы. О том, как примерно это происходит,
догадался еще Эрик Кандель, получивший за это в 2000 году Нобелевскую премию.
Он исследовал нейроны моллюска аплизии, обучая ее нехитрым моллюсковым урокам
(например, «если гладят по сифону, то сейчас начнут бить»). Оказалось, что
этому конкретному уроку соответствует разрастание одного конкретного синапса,
то есть соединения между нейронами. Итак, пока мы бодрствуем, мозг что-то
запоминает, и в нем разрастаются и укрепляются синапсы между нейронами.

Ну так вот, говорят американские нейробиологи: а когда мозг
спит, синапсы уменьшаются! То есть не все: самые главные и мощные синапсы
становятся только злее, а вот второстепенная чепуха, не в меру разбухшая в часы
бодрствования, напротив, теряет силу. В результате мыши (именно их мозги и
нейроны использовались в экспериментах) «консолидируют» воспоминания: сохраняют
в памяти важное и забывают ненужную ерунду. Однако общая масса и мощь синапсов
практически не увеличивается. Таким образом, процесс можно повторять
много-много раз: учиться новому, потом спать, а на свежую голову снова учиться.
Если бы не этот этап сна, синапсы в мышином мозгу разрослись бы до
чрезвычайности задолго до того, как бедная мышь успеет сколь-либо заметно
поумнеть.

Таким лапидарным выводом исследователи не ограничились, а
распутали все главные молекулярные механизмы, участвующие в этом процессе. Если
кто-то ими заинтересуется, пусть прочтут оригинальные статьи в Science. А если
читатель уже подустал от наших научных штудий, пусть идет спать: все синапсы,
вздувшиеся в его мозгах в процессе чтения статьи, за ночь растворятся без
следа, и тогда он на свежую голову почитает другую заметку о чем-нибудь
еще. 

* В переводе А. И. Пиотровского

Литература

 

Источник: http://psypress.ru/articles/

Ваше имя может повлиять на
формирование черт вашего лица: компьютерный анализ, проведенный специалистами
SayA, показал, что люди с одинаковыми именами чаще имеют сходные черты вокруг
глаз и рта.

Данное предположение может быть верным. Читать далее →

Наша память живет своей отдельной жизнью, которая не всегда
совпадает с реальностью. Кто не ловил себя на мысли, что любая история из
прошлого со временем обрастает невероятным количеством деталей, а ее различные
версии перестают сходиться? И дело тут не только в нашей природной склонности к
хвастовству и кичливости. Отчасти виновницей всего этого безобразия является
наша собственная память. По правде говоря, мы даже не можем быть уверены в том,
что наши воспоминания действительно принадлежат нам.

Звучит удручающе, но это так. Недавно
команда американских ученых опубликовала статью
о внедрении ложных воспоминаний. Они провели въедливый
мегаанализ, собрав в нем практически всю имеющуюся научную информацию о
внесении фальшивых воспоминаний. На выходе получилось грандиозное обобщение
восьми независимых обзорных статей, в каждой из которых рассматривались данные
множества научных работ.

Результат обескураживает. Почти в половине случаев (в 46,1%)
ученым удавалось внедрить ложные воспоминания в память подопытных. Испытуемые в
той или иной степени соглашались с рассказами о событиях из их жизни, которые
на деле никогда не происходили. А зачастую подопытные даже детально описывали
вымышленные ситуации.

Мы привыкли верить, что память — самое постоянное и
сокровенное, чем мы владеем. Предметы, лица, события появляются и исчезают. Но
мы уверены, что все пережитые моменты будут записаны в памяти, как сцены нашего
детства в видеоархиве родителей. Если мы хотим вернуться в прошлое, нам
достаточно лишь вспомнить его. Тут-то мы себя и обманываем. На деле «вспомнить»
может мало чем отличаться от «придумать», а имплантация фальшивых воспоминаний
извне давно уже стала делом техники.

• Иллюзия памяти

Вряд ли кто-то в мире знает о феномене ложных воспоминаний
больше, чем профессор университета Калифорнии Элизабет Лофтус. Более 40 лет
исследований механизмов памяти принесли ей известность ведущего эксперта по
ложным воспоминаниям в мире. Захватывающее и яркое описание ее научного пути
можно
найти здесь.

В одной из своих первых академических работ Лофтус изучала
влияние характера вопроса на воспоминания человека о произошедшем. Так, если
после
просмотра видео с автоаварией у зрителей спрашивали, с какой
скорость двигались врезавшиеся (smashed) друг в друга автомобили, то зрители
давали большую оценку скорости, по сравнению с теми, кто услышал, что
автомобили столкнулись (collided) или ударились (hit). Сама форма того, как мы
обращаемся к памяти, влияла на ее воспроизведение. Примерно в то же время
Лофтус начала выступать в качестве эксперта по достоверности свидетельских
показаний на судебных заседаниях. На сегодняшний день Лофтус поучаствовала в
более чем 250 судебных разбирательствах. В ходе этой непростой работы и
проведения параллельных опытов на добровольцах она убедилась в том, что
показания очевидцев могут быть подвержены влиянию самых разных обстоятельств.
Содержащаяся в памяти
информация легко смешивалась, путалась и вытеснялась вновь
пришедшей.

Получается, что память динамична, и, влияя на наши решения,
она сама легко искажается под действием новых впечатлений и опыта. Даже просто
размышляя о прошедшем, мы изменяем нашу память о нем. Впав в высокопарность,
можно даже заявить, что она похожа вовсе не на камень с высеченным рельефом
(как принято думать), а на мягкую податливую глину, мнущуюся при каждом
касании. При этом, как мы только что узнали, одним из самых мощных средств
внедрения ложной памяти является наше собственное воображение. Грань между
«вспомнить» и «придумать» оказывается исчезающе тонкой.

Большинство воспоминаний о
сексуальном насилии просто могли быть имплантированы в память при чтении книг и
посещении психотерапевтов.

Пожалуй, наиболее захватывающий этап в карьере профессора
Лофтус начался на заре 90-х. В это время ее заинтересовали подозрительно
многочисленные случаи судебных исков о сексуальных домогательствах. Зачастую
обвиняющей стороной были женщины, внезапно вспомнившие о преступлении,
произошедшем в их детстве — многие годы, а то и десятилетия назад. Самое
интересное заключалось в том, что изрядная часть таких воспоминаний происходила
на приеме у психотерапевта. Могло ли влияние психотерапии спровоцировать
появление ложных воспоминаний? Лофтус начала свое расследование.

Оказалось, что психотерапевты в обязательном порядке
спрашивали пациентов о детских травмах, связанных с насилием, а популярные
книги по психологии приводили целые списки потенциальных симптомов, характерных
для жертв растлителей. Если возможная жертва и не помнила самого факта
случившегося, ей предлагалось представить, как и при каких обстоятельствах ее
могли домогаться. Тут и могла скрываться разгадка. Львиная доля воспоминаний о
сексуальном насилии просто могла быть имплантирована в память при чтении книг,
посещении психотерапевтов или специализированных групп самопомощи. Лофтус
оставалось только подтвердить эту догадку экспериментально: попытаться самой
внедрить ложное воспоминание в сознание человека.

• Архитектор воспоминаний

Уже 5-й день подряд Крис подробно описывает свои детские
воспоминания в дневнике. Ему 14, но его записи подробны и кропотливы. Сейчас он
пишет о том, как в возрасте 5 лет они семьей, как обычно, поехали за покупками
в торговый центр. Крис отошел от родителей в сторону и потерялся. «Ох, вот я и
попал в беду…» — пронеслось в голове. Плача от ужаса, он был уверен, что
никогда больше не увидит свою семью. Мальчик стоял в слезах, пока его не нашел
пожилой мужчина. Добрый незнакомец был лыс, но выглядел «реально круто»: на нем
была синяя фланелевая рубашка, а на носу блестели очки. Старик отвел его к
матери, которая уже готовилась задать взбучку непутевому отпрыску.

Нужно ли говорить, что Крис никогда не терялся в торговом
центре? А крутого старикана в очках на самом деле не существовало. Но подросток
не кривил душой, заполняя вечерами свой дневник. Он искренне верил в то, что
описывал. Просто команде Элизабет Лофтус впервые удалось провести эксперимент
по имплантации воспоминаний.

Перед проведением ставшего уже классическим опыта
исследователи заручились полной поддержкой родственников испытуемых и получили
от них всю необходимую информацию. В ходе самого эксперимента, каждому
участнику предлагалось несколько правдивых историй и одна ложная — о том, как в
возрасте 5 лет он потерялся в торговом центре и был найден пожилым человеком,
который отвел его к родителям. Далее подопытному было необходимо в течение
нескольких дней записывать свои воспоминания об упомянутых эпизодах, стараясь
воспроизвести произошедшее максимально подробно. В конце каждый участник
проходил через собеседование с исследователем. 29% испытуемых ложно вспомнили
никогда не случавшийся с ними эпизод в торговом центре.

Психологи убеждали людей в
том, что в детстве они летали на воздушном шаре, показывая им поддельные
фотографии. 50% подопытных согласились с этим
фактом.

Кажется, профессор Лофтус пришла к
идеальному рецепту внедрения ложного воспоминания. Сначала вы должны получить
доступ к личной информации человека, а также заручиться его доверием или
помощью тех людей, которым он доверяет. Затем внесите само воспоминание и
всячески стимулируйте воображение объекта. Сухой факт сам со временем обрастет
подробностями и с большой вероятностью станет воспоминанием. Присмотревшись,
можно увидеть, что вся эта схема здорово напоминает хитроумный план героя Ди
Каприо
из оскароносного блокбастера.

Детское воспоминание о том, как потерялся в торговом центре,
в целом нейтрально и обыденно. Но как быть с исключительными и эмоционально
неприятными событиями? Оказалось, что они тоже неплохо имплантируются в память,
главное — убедить субъект в том, что произошедшее с ним — вполне обыденное
явление. В одной из следующих работ Лофтус грамотно подобрала тексты
мистического содержания, и целых 18% наивных флорентийских
студентов подтвердили, что видели в детстве одержимого демонами.

Но все же самого стенобитного эффекта удалось достичь,
используя связку из всех описанных техник и поддельных фотографий. Да, ученые
тоже фотошопят! В исследовании 2002 года, проведенном уже без участия
профессора Лофтус, группа психологов из Канады и Новой Зеландии убеждала людей
в том, что в детстве они катались на воздушном шаре, показывая им поддельные
фотографии. 50% подопытных (половина!) так или
иначе согласились с фактом своего полета в корзине.

• По следам Министерства Правды

Размышляя о теме ложных воспоминаний, просто невозможно
пройти мимо вопроса подлинности истории. Не удалось это и уже знакомой нам
Элизабет Лофтус. Если даже память о глубоко личных событиях так легко
фальсифицируется с помощью фотографий, то что говорить об общественных
событиях, воспоминания о которых постоянно перемалываются жерновами массмедиа!
Наверняка ложные свидетельства будут легко искажать память об исторических
событиях. Впрочем, это еще оставалось доказать.

В
своей работе 2007 года Лофтус с коллегами использовала
фотографии двух резонансных политических событий: волнений на пекинской площади
Тяньаньмэнь 1989 года и римских протестов против иракской войны 2003 года. В
первом случае был взят
знаменитый снимок одинокого бунтаря, преграждающего путь танковой
колонне. Засев за компьютеры, ученые добавили к каноничной сцене толпы
демонстрантов, стоящие по обе стороны от техники. На фото же римской мирной
демонстрации в толпу вписали пару-тройку радикального вида молодчиков в
повязках на лице и противогазах.

Судя по
всему, Оруэлл был прав: тот, кто управляет настоящим, действительно
способен властвовать над прошлым.

44% и 45% опрошенных признали, что видели раньше только что
сфабрикованные снимки из Пекина и Рима соответственно. Но ученые не ставили
своей целью изучить легковерность подопытных. Главной частью исследования была
оценка добровольцами количества восставших на Тяньаньмэнь весной 1989-го и
уровня насилия в Риме на митингах 2003-го. В обоих случаях подделки сработали
безотказно: люди, просмотревшие фальсифицированные кадры, говорили о большем
количестве протестующих в Пекине и необычайном накале противостояния в Риме,
относительно тех, кому достались оригинальные фото.

Судя по
всему, Оруэлл был прав: тот, кто управляет настоящим,
действительно способен властвовать над прошлым. Как ни страшно это сознавать, в
наши дни
работа Министерства
Правды — не изощренная фантазия, а всего лишь вопрос техники и
политической воли.

Время непрерывно превращает настоящее в прошлое: галактики
разлетаются из центра вселенной, вода течет, дым тает на ветру, человек
стареет. Время определяет направление всех физических процессов, и современному
человечеству не известны принципы, позволяющие обратить его ход вспять.
Кажется, что лишь одна вещь в мире может хотя бы отчасти противостоять времени.
Это наша память. Но, как мы видим, и ее точность не абсолютна и по каким-то
причинам зависит от чудовищного количества условий, а главное — от нашего
собственного воображения.

Источник: http://psypress.ru/articles/

“Сегодня дочка
узнала, что ее школьного приятеля сильно избили одноклассники. Перелом
носа подозревали, но обошлось. Его давно травят, и ее заодно. А
может, его заодно, там не разберешь. Очень необычный мальчик, одаренный и
“не такой, как все”. Читать далее →

“Сегодня дочка
узнала, что ее школьного приятеля сильно избили одноклассники. Перелом
носа подозревали, но обошлось. Его давно травят, и ее заодно. А
может, его заодно, там не разберешь. Очень необычный мальчик, одаренный и
“не такой, как все”. Читать далее →

Академик, заведующий нейрохирургическим отделом РНПЦ неврологии и нейрохирургии, нейрохирург Арнольд Федорович Смеянович за 47 лет практики провел операции на мозге почти у 9000 пациентов. Читать далее →

Коротко о монстрах, которые живут внутри нас: член
Британского психоаналитического общества Патрик Кейсмент о том, как рождается
детская ненависть, какие потребности стоят за этим чувством и каким образом
неумение «контейнировать» детские деструктивные эмоции может привести к
формированию тирана.

Все мы в разные моменты своей жизни испытываем гнев,
ненависть и ярость. Но впервые мы открываем свою деструктивность ещё в детстве,
когда внезапно на нас обрушивается вспышка бешенства и мы начинаем
ненавидеть того, кто мешает нам получить желаемое. Во многом эта ситуация
оказывается решающей, потому что от её исхода и реакции матери зависит многое:
сможем ли мы справиться с чудовищем, которое внезапно открыли в себе, поможет
ли нам взрослый в этом нелёгком деле или пойдёт на уступки, тем самым дав
нам понять, что он бессилен против того внутреннего монстра, что вырвался
наружу, и нам необходимо остаться с ним один на один, в конце концов, к чему
приведет наша бессмысленная победа?

Как отмечают исследователи, в этой ситуации предельно важна
способность матери или другого значимого взрослого «контейнировать» чувства
ребёнка, то есть «переваривать» их, пропускать через себя и возвращать ему
в приемлемом для него виде, тем самым помогая ему справиться с
неконтролируемыми страстями. Неумение контейнировать может привести к самым
печальным последствиям — от банального воровства со стороны ребенка до
формирования бесконтрольного тирана, который без поддержки взрослых не сумел
победить чудовище в себе и выпустил его наружу. Что чувствует ребенок,
открывший в себе ненависть, как можно ему помочь и к чему может привести
бессмысленное потакательство и неумение устанавливать пределы допустимого,
рассказывает известный психоаналитик и супервизор Патрик Кейсмент в своей
лекции «Ненависть и контейнирование».

Смысл контейнирования в том, когда другой принимает ваши
чувства, не отвечая вам на них напрямую из своих эмоций, а так как сам он
обладает (как предполагается) способсностью контейнировать свои, то может
помочь вам разобраться и в ваших. В детском возрасте нам необходимо обнаружить,
что есть значимые другие, особенно родители, которые способны справиться с тем,
с чем мы в себе пока еще справиться не можем. К числу таких вещей относятся наш
гнев, наша деструктивность и наша ненависть. Если наши родители не в состоянии
обеспечить такое контейнирование, мы, вероятно, будем стараться найти его у
других. Но если мы не найдем нужного нам контейнирования и у других, скорее
всего, мы вырастем с убеждением, что в нас есть нечто такое, чего чересчур
много для кого угодно.

• Ненависть и контейнирование
  
  
  

Обычно ненавистью называют некую интенсивную неприязнь.
Ненависть может быть по большей части рациональной, например, когда мы
ненавидим незнакомца, вторгшегося в семейный дом и его развалившего. Она может
быть полностью иррациональной, когда ребенок ненавидит шпинат за его цвет. Она
может быть довольно сложной, когда нас подводит кто-то, кому мы доверяли —
тогда мы можем ненавидеть также себя за то, что позволили себя одурачить тому,
кто не заслуживал доверия.

Мы все способны ненавидеть. И длительность этой ненависти
может разниться от коротких вспышек до продолжительных периодов, которые могут
тянуться всю жизнь, и даже в течении жизни нескольких поколений. Мгновенную
вспышку ненависти испытывает, например, ребенок, которому не удалось добиться
своего. Длительную ненависть человек может испытывать к сопернику, который
воспринимается как угроза для значимых отношений. И существует та постоянная и
обычно иррациональная ненависть, которую некоторые люди испытывают к
определенным группам людей, или к определенной нации или расе. Мы можем
ненавидеть некоторых людей за то, что они слишком похожи на нас, поскольку они
отвлекают от нас внимание, когда мы хотим, чтобы нас считали уникальными. Точно
так же мы можем ненавидеть других людей за то, что они непохожи на нас, а их
манеры или обычаи кажутся нам странными — противоречат нашему пониманию того,
как следует жить или вести себя. И в частности мы можем ненавидеть некоторых
людей, потому что усматриваем в них то, что не хотим усматривать в себе
самих.

• Контейнирование

В детском возрасте нам необходимо обнаружить, что есть
значимые другие, особенно родители, которые способны справиться с тем, с чем мы
в себе пока еще справиться не можем. К числу таких вещей относятся наш гнев,
наша деструктивность и наша ненависть. Если наши родители не в состоянии
обеспечить такое контейнирование, мы, вероятно, будем стараться найти его у
других. Но если мы не найдем нужного нам контейнирования и у других, скорее
всего, мы вырастем с убеждением, что в нас есть нечто такое, чего чересчур
много для кого угодно.

Если ребенку не удалось найти у других адекватного и
надежного контейнирования, его развитие может пойти по одному из следующих двух
путей. Один состоит в том, что ребенок начинает выходить из-под контроля, и
становится все труднее с ним справляться. Это бессознательный поиск прочного
контейнирования, которое еще не было найдено, контейнирования, которого было бы
наконец достаточно и которое смогло бы справиться с тем в ребенке, с чем пока
никто, по-видимому, справиться не смог. Его, это контейнирование, все еще ищут
у других. Винникотт считает, что такой ребенок все еще бессознательно надеется,
что найдет то, что ему нужно. Другие последствия наблюдаются, когда ребенок
начинает развивать ложную Самость, поскольку у него возникло чувство, что он
один должен нести ответственность за контейнирование того, с чем остальные,
по-видимому, справиться не в состоянии. «Ложная Самость» в данном случае —
маска для окружающих, которую иногда развивает неуверенный в себе ребенок и под
которой он становится способным скрывать свои самые истинные мысли и чувства.
При естественном ходе вещей его поведение бы ухудшилось, но он становится
покладистым, стремится угодить, так что оказывается неестественно хорошим. Дети
такого типа, по-видимому, потеряли надежду найти у других то, в чем они
испытывают самую глубокую потребность. Такой ребенок может начать бояться, что
родители не выживут, если не защищать их постоянно от того в нем самом, что, по
его ощущениям, будет для них чересчур. Тогда ребенок в своей душе «заботится» о
родителях, которые только внешне будто-то бы заботятся о нем.

• Ненависть и её связь с
  контейнированием

Мы все способны ненавидеть. Дети тоже способны ненавидеть, и
зачастую их ненависть гораздо более безусловна и конкретна, чем у большинства
взрослых. Дети склонны к колебаниям между абсолютной любовью и абсолютной
ненавистью. Мы, взрослые, можем спокойно называть это «амбивалентностью». Но
ребенок никак не может спокойно к этому относится. Часто маленький ребенок
чувствует необходимость удерживать эти состояния души обособленно друг от
друга, поскольку просто не может справится с конфликтом столь противоположных
чувств в отношении одного и того же человека. Многое зависит от того, как
понимается и как воспринимается ненависть ребенка. Для матери один из самых
трудных моментов — обнаружить, что ребенок ее ненавидит, относится к ней так,
будто она — плохая мать, тогда как на самом деле она изо всех сил старается
быть хорошей матерью. Например, когда ребенок настаивает на своем, ему
необходимо найти родителя, знающего, когда сказать «нет». Но ребенок, который
не получил требуемого, часто впадает в «бешенство», пытаясь сломить твердое
сопротивление родителя. Родитель может не выдержать криков и воплей и уступить,
и ребенок получит то, на чем настаивает.

Обычная проблема с такими вспышками
«бешенства» включается в том, что зачастую ребенок специально пытается вызвать
ими смятение у родителя, чтобы увеличить шансы на получение желаемого. В такие
моменты от матери может потребоваться вся ее уверенность, чтобы сохранить
любовь к ребенку, особенно когда у нее вызывает чувство, что отрицательный
ответ означает отсутствие любви. Стоит отметить, что искушение матери уступить
вспышкам раздражения ребенка зачастую обусловлено ее желанием показать и
ощутить свою любовь, поскольку глубоко внутри ею может двигать бессознательное
желание заглушить ощущение ненависти — в себе или в ребенке.

Когда родители или воспитатели слишком легко уступают
бешенству ребенка, для него это «бессмысленная победа». Такие дети в результате
могут вновь и вновь прибегать к настоянию на своем чтобы получить
«доказательство» любви. Но это доказательство ничего не значит, поскольку не
может заменить ощущение действительно глубокой любви, любви родителя,
способного вынести направленную на него ненависть. Зачастую на отыскание именно
этой твердости и контейнирования, в способности родителя установить пределы
допустимого, и направлены бессознательно приступы раздражения ребенка и другие
формы плохого поведения.

К сожалению, не находя необходимого контейнирования, ребенок
может развить растущее чувство того, что в его поведении, по-видимому, есть
нечто, с чем родитель не в состоянии справиться. Вместо того, чтобы принять и
помочь контейнировать то, что может начать ощущаться как неконтролируемое
«чудовище» в ребенке, родитель иногда как будто пытается «откупиться», уступая
требованиям ребенка. Такой ребенок в результате оказывается лишенным чувства
более глубокой родительской любви, а также того чувства безопасности, которое
обеспечивается прочным, но заботливым контейнированием. Тогда ребенок может
ощутить, что внутри него как будто действительно есть что-то плохое, как в его
гневе или ненависти, чего оказывается чересчур даже для родителя, который не
способен с этим справиться.

• Теория

Винникотт отмечал, что ребенок, лишенный чего-то важного для
ощущения безопасности и роста, и лишенный этого слишком надолго, может
стремиться к получению недостающего компонента символически, путем воровства —
если еще надеется на его обретение.

Самое важное в этих различных формах чреватого
правонарушениями поведения — чтобы нашелся кто-то, кто мог бы распознать в них
бессознательный поиск; кто бы мог соответствовать тому, что Винникотт называет
«моментом надежды». Он подразумевает тем самым, что ребенку требуется найти
кого-то, кто бы мог распознать бессознательный поиск, выражающийся в его плохом
поведении, бессознательную надежду на то, что это поведение будет понято и
найдется кто-то, способный соответствовать выражающейся в нем потребности.

Если момент надежды находит отклик, будет уделено внимание
потребности, выражаемой в плохом, и даже злобном поведении, и оно постепенно
может стать ненужным. Происходит это потому, что ребенок начинает находить то
контейнирование, которого не хватало и которое он бессознательно искал.

Однако если момент надежды не находит отклика, можно
ожидать, что плохое (предделинквентное) поведение усилится и будет вызывать все
больше проблем. Бессознательный поиск выйдет за рамки семьи и охватит других
людей. Однако может случиться так, что ребенок в предделинквентном состоянии
начнет наказывать мир вне дома и семьи за глухоту к его потребности.

Винникотт напоминает нам, что растущий ребенок, и особенно
подросток, нуждается в поиске конфронтации с родителями или другими взрослыми:
«Конфронтация является частью контейнирования без оттенков кары и возмездия, но
обладающего собственной силой». Он также предупреждает нас, что если родители
пасуют перед этими нуждами растущего ребенка, он или она может обрести ложную
зрелость. Подросток на этом пути скорее всего станет не зрелым взрослым, а
тираном, ожидающим, что все будут ему уступать.

Винникотт описывает, как ребенок, фантазируя, может
«разрушать» объект в своей психике. Его потребностью в этом случае является
способность внешнего объекта (то есть реальных родителей или реального
аналитика) пережить такое разрушение без разрушения или отмщения. Тогда
обнаружится, что внешний объект (то есть родитель или аналитик) обладает
собственной силой, а не только той, которая, путем фантазирования, была ему
«дана» ребенком или пациентом, защищающим его от всего того, что для него
чересчур, и что он, предположительно, не мог бы вынести.

Бион говорит об ощущении ребенком того, что он умирает.
Ребенку настоятельно необходимо сообщить этот страх матери, и под влиянием
такого дистресса у матери может возникнуть чувство чего-то неуправляемого.
Однако если мать способна вынести этот удар и понять, что ей сообщается и
почему, возникнет возможность того, что ребенок получит свое состояние испуга
назад, но оно уже будет управляемым благодаря способности матери справится с
ним в себе самой. Бион описывая неудачу контейнирования говорит: «Если проекция
не принимается матерью, ребенок чувствует, что его ощущение того, что он
умирает, лишается своего смысла. Тогда ребенок реинтроецирует, но не страх
умирания, ставший переносимым, а безымянный ужас».

• Клинический пример

У девочки Джой было два брата, старший и младший, и не было
сестер. К моменту первой встречи ей исполнилось 7 лет. Я узнал от направившего
ее аналитика, что ее матери было очень трудно смириться с тем, что у нее
родилась дочь, она открыто обожала своих сыновей, но по отношению к Джой вела
себя холодно и отчужденно. Я также услышал, что мать не могла выдержать, когда
Джой заставляла ее чувствовать ненависть к себе, выказывая свою ненависть по
отношению к ней. Поэтому она, вместо того, чтобы устанавливать пределы
допустимого и выдерживать приступы ярости, следующие за ее попыткой сказать
дочери «нет», попустительствовала Джой. В результате Джой позволялось делать
все, что она хотела, и получать все, что она хотела. Поэтому Джой стала
по-настоящему «испорченным ребенком».

Неудивительно, что в ходе моей работы с ней Джой подвергла
меня весьма суровым испытаниям и стала со мной очень требовательной. Когда же я
говорил «Нет», она сердилась. Она сердилась иногда настолько сильно, что
начинала пинать меня или пыталась укусить меня или оцарапать.

К счастью, её мать разрешила мне вести себя с Джой строго,
поэтому она была готова услышать вопли Джой, иногда доносившиеся из моего
кабинета. Затем было несколько случаев, когда я вынужден был держать
беснующуюся Джой, пока она не успокаивалась.

Я обнаружил, что могу держать Джой таким образом, что она не
может пнуть, оцарапать или укусить меня. В такие моменты она начинала кричать:
«Отпусти, отпусти!». Каждый раз я спокойно отвечал на это: «Не думаю, что ты
уже готова сдерживаться сама, поэтому я собираюсь держать тебя, пока ты не
будешь готова сдерживаться самостоятельно».

В этих случаях, а их было несколько в ходе первых месяцев
моих занятий с ней, Джой всякий раз кричала «Отпусти, отпусти», но от раза к
разу все менее решительно. Тогда я стал говорить ей: «Думаю, ты уже, наверное,
готова сдерживаться сама, но если нет, я снова буду тебя держать».

После этого Джой успокаивалась, и всякий раз, когда это
случалось, она затем шла на сотрудничество и начинала заниматься каким-нибудь
творчеством. Это повторилось несколько раз, и Джой продемонстрировала, что
начала обретать со мной безопасность нового типа. Что бы не казалось ей в себе
неподвластным контролю «чудовищем», с которым не могла справиться ее мать, она
чувствовала, что я могу справиться с этим. Таким образом она оказалась
способной перенимать что-то от моего сдерживания, что помогало ей сдерживать
себя. Ее взгляд на себя стал меняться, и вместе с этим изменилось ее
поведение.

 

Литература

Кейсмент П. Ненависть и контейнирование/Журнал практической психологии и
психоанализа. — 2004, №2.

Источник: http://psypress.ru/articles/

Юлия Рязанова, учитель русского
языка и литературного чтения, методист уникальной i-школы, где могут учиться и
счастливо расти неизлечимо больные дети, — о мифах, которые нужно преодолеть
родителю ребенка с инвалидностью прежде, чем записать малыша в их необычную
школу.

Наша i-школа единственная в своём роде. Она начала работать
в 2004 году как школа. До этого была в системе дополнительного образования и
существовала только в дистанционном варианте. Наша школа существовала только
лишь в сети, у неё даже здания своего не было. То есть были дети-инвалиды,
которые сидели по домам и непонятным образом «обучались», в лучшем случае
восемь часов в неделю. Задача у нас была в том, чтобы детей-инвалидов вытащить
за пределы четырёх стен, чтобы дать им возможность социализации. А раз ребёнок
не может прийти куда-то ногами, значит, мы придём к нему через сеть. Со
временем ребятишек стало довольно много – а на тот момент, в 2003 году, мы
работали только по электронной почте, больше не было ничего вообще, потому что
у нас не было своих денег, а с инвалидов мы их брать не хотели и не могли. Это
был почти волонтёрский проект – не было нормативных документов, не было
прецедента, на который можно было бы равняться. Департамент образования Москвы,
конечно, выдавал деньги – но только на зарплаты педагогам, технику и
интернет.

В сентябре 2004 года школа получила здание, дети стали сюда
приезжать. Практика устоялась, появились учебные курсы, учителя и дети стали
приходить по расписанию. Мы выполняли госзаказ – нашей задачей было давать
детям образование качественное  и соответствующее состоянию ребёнка. А как
это сделать, когда ребёнок по большей части находится в больнице или просто не
может доехать до школы? Сейчас практика такова: есть дети, которые по разным
причинам занимаются в основном дистанционно, а есть дети, которые приезжают в
основном очно (к последней категории относятся дети с нарушением по части
психиатрии, дистанционное воздействие там бессильно). В нашем подразделении
дети учатся смешанным образом: три дня очно и два дистанционно. Иногда учителя
подключают дистанционных детей на уроки с очными детьми – делают трансляции.
Это же справедливо и для музыкальных школьных концертов – дети могут сыграть на
концерте через трансляцию. Пока не очень получается сделать дистанционный
театр, но театр — это в принципе очень специфическая вещь, так что мы не
расстраиваемся.

Жизнь ребёнка не должна быть
прозябанием

Наш педагогический коллектив — это учителя-подвижники. К нам
ведь не приходят просто так. Наши педагоги или сами имеют сложных детей, или в
какой-то ещё форме сталкивались с трудностями. У меня у самой дочка здесь
учится. Наши учителя понимают, что человеческая жизнь — это насыщенная жизнь.
Что жизнь ребёнка не должна быть прозябанием. Это сложная работа, но те, кто к
нам приходит, остаются у нас надолго. Конечно, личные устремления – это ещё не
всё. Наши учителя проходят курсы повышения квалификации, связанные с
дефектологией. Почти все имеют специальность олигофренопедагога. Кроме того, мы
довольно часто выходим за пределы школы, ездим по выставкам, семинарам, у нас
есть психологическая служба. Ну и мы просто много учимся на месте. Например, у
нас потрясающий учитель рисования, который придумал свою собственную методику.
У него есть концепция, которая говорит о том, что любая линия – след тела на
бумаге. И он придумал, как свою философию и методику воспроизвести для
дистанционного обучения.

Надо сказать, что, когда к нам приходят специалисты –
логопеды, дефектологи, психологи – мы замечаем, что учителя, которые не
подозревают о некоторых ограничениях детей, о которых знает логопед и
дефектолог, зачастую учат даже лучше. Потому что этим знанием, возможно, не
стоит так уж обременяться, оно часто мешает давать ребёнку полный спектр знаний
и ограничивает работу педагога. Это мы видели уже много раз. Иногда полезно не
догадываться о том, что ребёнок чего-то не может.

Мы считаем, что у нас довольно широкая инклюзивная среда,
ведь у нас не видовая школа. Однако полностью здоровые ребята у нас не учатся.
Понимаете, в чём дело – это вопрос пропорций. Когда больной ребёнок включается
в коллектив детей, где преимущественно здоровые дети, здоровых в коллективе
должно быть больше, только тогда возникает полезная среда с сопровождением и
поддержкой. А у нас ситуация другая – наши дети преимущественно больные.
Поэтому помещать к нам одного-двух здоровых детей было бы неправильно. Наша
инклюзия заключается в том, что в нашей школе в одном коллективе находятся дети
с разными нарушениями. Ведь инклюзия – это когда каждый, независимо от
особенностей, включается в полноценный процесс обучения. Наши педагоги способны
работать с разными видами нарушений. Ведь надо понимать – тот, кто работает с
ребятами, у которых нарушения одного вида, довольно быстро выгорает. Мы, как ни
крути, всё равно работаем со сложностями, но и переключаться с одной сложности
на другую очень полезно. Интеллектуальное напряжение, которое совершают
педагоги, позволяет им постоянно быть в тонусе.

Преодолеть мифы и учиться 

Чтобы к нам попасть, ребёнку нужно просто иметь справку об
инвалидности и записаться на консилиум в нашей школе, который даст рекомендацию
о том, насколько ребёнку подходит именно наша форма обучения. На консилиуме у
нас сидит расширенный состав, и мы сразу прикидываем, в какой группе ребёнку
будет удобнее, чтобы он потерял меньше времени на адаптацию. Поэтому консилиум
очень важен.

Чтобы записать к нам ребенка, родитель должен преодолеть
некоторые мифы.

1. Считается, что после школы ребёнок должен пойти в вуз, и,
желательно, в самый лучший. Все родители очень сильно этого хотят. А я считаю,
что есть много людей, которые не имеют высшего образования, но живут спокойнее,
лучше и богаче. Я не хочу сказать, что высшее образование нужно не всем. Я хочу
сказать, что дорог в жизни гораздо больше и они куда разнообразнее, чем мы
представляем.

2. Отношение к ребенку не должно определяться через
выставляемые оценки. Такая установка часто бывает и у родителей здоровых детей.
Важно понимать, что продукт, который человек выдаёт в данный конкретный момент,
не стоит с ним отождествлять. Человек гораздо шире, чем та оценка, которую он
вдруг принёс. Мужчина поднимет сто килограмм, а я не подниму и пяти, даже если
мы оба будем долго тренироваться. Значит ли это, что он хороший ученик, а я
нет? Конечно, не значит.

3. И ещё один миф, который сильно мешает людям, – миф о том,
что, если ты пришёл в школу, то обязательно будешь со всеми дружить. Школьная и
дворовая дружба – не самая обязательная и безусловная. Наши родители
удивляются, почему одни дети не хотят дружить с другими. Но дети не обязаны
подходить друг к другу по характеру, ценностям, темпераменту! Всё интереснее и
сложнее.

4. Иногда наши родители говорят: «Я сам решу, осваивает мой
ребёнок программу или нет». Или, бывает, приходят родители больного ребёнка и
требуют тридцать шесть часов обучения в неделю. А ребёнок этого не выдерживает!
Не справляется, ему тяжело. А родитель говорит «А я лучше знаю, имею право». И
тут учителя начинают напрягаться. Простого решения здесь нет, это сфера такая.
Учителям, безусловно, нужна крепкая мотивация. Радует, что ситуация с
заработной платой в последнее время улучшилось, это привлекает к нам людей.
Если вы пройдёте по нашей школе – увидите много молодых мужчин-педагогов, это
ведь не просто так. Это говорит о благополучии школы.

 

Источник: http://psypress.ru/articles/

Столкнувшись с трудной социальной дилеммой, большинство
людей выбирают одну из четырех схем действия: реагируют пессимистично,
оптимистично, завидуют или доверяют. Группа завистников — самая многочисленная,
к ней относится треть опрошенных. Читать далее →

Американские ученые обнаружили, что за
привязанность матери к ребенку отвечают дофаминергические нейроны в структурах
мозга, отвечающих за социальные взаимодействия. Результаты
работы опубликованы в журнале Proceedings of the National
Academy of Sciences.

Эмоциональная связь матери и ребенка играет ключевую роль
в умственном и физическом развитии, влияющем на здоровье в последующей жизни.
Исследования на животных показали, что привязанность самки к своему
потомству зависит от действия дофамина и окситоцина на прилежащее ядро,
миндалину и медиальную префронтальную кору, которые объединены в единую
медиальную сеть миндалины. Работы с использованием фМРТ показывали,
что аналогичные отделы мозга активируются при контакте с ребенком и у женщин,
однако биохимические механизмы этого процесса изучены не были.

Чтобы разобраться в них, сотрудники Гарвардского,
Йельского и бостонского Северо-западного университетов пригласили для участия в
исследовании 19 женщин в возрасте от 21 до 42 лет с детьми в возрасте от
четырех месяцев до двух лет. Общение матерей с детьми дома сняли на видео,
чтобы оценить, насколько они привязаны друг к другу. В частности, ученые
регистрировали их вокальную синхронизацию (насколько часто мать и ребенок
синхронизировали свои голоса в двухминутном интервале) и сонастроенность
(насколько часто за две минуты ребенок демонстрировал позитивную настроенность
при звуках материнского голоса).

После этого женщинам давали просматривать видеозаписи их
потомков и чужих детей сопоставимого возраста, одновременно регистрируя
функциональные изменения в мозге комбинированным сканером ПЭТ-фМРТ. Это
позволило одновременно оценивать активацию отделов мозга по изменению кровотока
и обмен дофамина по связыванию антагониста D2-рецепторов раклоприда, меченого
радиоактивным атомом углерода-11, с этими рецепторами. 

По результатам поведенческого анализа женщин разделили на
группы с высокими и низкими синхронизацией и сонастроенностью с ребенком.
Исследование методом ПЭТ-фМРТ показало, что просмотр видеозаписей детей
вызывает активацию и дофаминергический ответ правой медиальной сети миндалины,
которая отвечает за социализацию. При этом разница между подобными реакциями на
своего и чужого ребенка выражена гораздо сильнее у матерей с высокой
синхронизацией, чем с низкой. Уровень сонастроенности, в свою очередь, оказался
четко связан с числом и силой нейрональных связей в медиальной сети миндалины.
Подобные закономерности прослеживались независимо от возраста женщин и
детей.

«Матери, у которых выделяется больше дофамина,
более склонны оптимально заботиться о детях, более чувствительны к их нуждам и
лучше адаптируют свое поведение к удовлетворению этих нужд»,
— пояснила ведущий автор работы Шир Ациль (Shir Atzil). 

Ранее ученые выяснили, что из-за
функциональной асимметрии полушарий мозга самки многих млекопитающих
предпочитают держать детенышей с левой стороны от себя, поскольку так они лучше
контролируют ситуацию. Также было показано, что язык, на котором говорит
мать, оказывает влияние на звучание детского плача
уже с первых минут после рождения, а звук материнского
голоса активирует ряд отделов мозга ребенка сильнее,
чем другие голоса.

Источник: Proceedings of the National Academy of
Sciences

Источник: http://psypress.ru/articles/